Владислав Ирхин: «Как нищий - хлеба, я жаждал женщин» 20 февраля не стало Владислава Митрофановича Ирхина.
Он весь – на портрете. Фауст и Мефистофель. Соблазненный и соблазнитель в одном лице. А укрась чело в римском стиле лавровым веночком – ещё и Петрарка с Данте.
Ирхин не прочь был славы и признания. Даже обожания.
Его знал весь поэтический бомонд. Но на российский Парнас Ирхина так и не пустили. Ни один толстый журнал его, по-моему, так и не напечатал. Единственный сборник стихов поэта «Евангелие от любви» вышел тиражом 300 экземпляров, по сути, в самиздате.
В одном из своих ранних стихотворений он обещал любимой женщине: «Единственное знамя, к которому прикоснусь губами, это – твой живот».
Любовную лирику Ирхина можно издавать под одной обложкой с «Песней песней» Соломона. Если не «Камасутры».
Владислав Митрофанович умер в Уральске, а похоронен будет в Петербурге, которому посвятил немало строк, а стихотворение «И чайка, с гранитного взмыв парапета…» вместе с «Гимном Петербургу» назвал «венцом своей души и визитной карточкой в мире художеств»…
А больше и лучше этот непризнанный гений расскажет сам о себе. Наберите только в интернетовском поисковике «Владислав Ирхин». Обязательно наберите…
В. М.
(Из «Евангелия от любви»)
Когда ты вздрагиваешь подо мною
и затихаешь,
мне кажется, - я обнимаю землю,
а ты - только вывернутые губы ее.
Губы.
Обваливающиеся, как подмытый яр.
Губы.
В которые, как в воронку песочных часов,
стекают века, чьи-то жизни, включая мою,
весь я - со своим прошлым и будущим...
У меня не поднимается рука одеть тебя.
Ибо нет такой ткани,
которая превзошла бы красоту твоей кожи.
У меня не поднимается рука,
как не поднималась она и у Микельанджело,
когда он повалил тебя
на плафон Сикстинской капеллы -
(ему было мало любить тебя на земле!) -
и оставил.
И оставил...твои запрокинутые бедра
на всю жизнь над моим запрокинутым лицом.
И великая месса Баха,
которая, может быть,
больше самого мироздания -
это ты - нагая.
Думал ли Создатель, что его созданье
будут боготворить больше, чем его самого.
Чужие жёны
В крещенье ль, в святки
взойди нагая!
Без гроздей сладких
изнемогаю!
Я не в харчевне,
я – в мирозданьи.
И тем плачевней
восторг свиданья.
Хочу, чтоб в трапез
лазурном блуде
в давильнях лапищ
купались груди!
Как нищий - хлеба,
я жаждал женщин,
в чьих стонах - небо,
в чьем смехе – жемчуг.
Я – не обманщик:
смысл Поднебесной -
чтоб каждый мальчик
спел «Песню песней»,
чтоб каждой деве
стать Суламифью…
Рванувшись к Еве –
прижмешься к мифу.
Так с каждой девой,
вспоившей строфы,
я сквозь Эдемы
шел на Голгофы.
О, Боже правый,
себя не спрячешь:
на Храм двуглавый
молюсь и плачу.
И даже будь я
на кресле тронном –
склонюсь пред грудью,
как пред иконой.
Всё в землю ляжет,
всё прахом будет.
Но тот овражек
меж белых грудей,
но та развилка,
где ткался дух мой,
где стих резвился,
ужель потухнет?
Я взят с поличным
за взятку смерти.
Плачь, хор античный!
Паяцы, смейтесь!
Не пес облезлый,
не бедный странник, -
на гребне бездны
завис «Титаник».
Пусть курам на смех
мои легенды.
Ударил айсберг.
Судьбы крещендо.
Пусть амплитуда
святого вздрога
всплывет, как чудо,
как сказка Бога.
Ведь этот выход
за гранью выгод.
Ведь это - слезы
метаморфозы.
Уже в обузу
слова и строки.
И плачет Муза
на каждом слоге.
Не дебет – кредит!
Предсмертный трепет.
Сакральный танец:
«Сусанна – старец».
Всё ярче звезды.
Всё крепче путы.
И грудей гроздья,
как ветвь цикуты.
Гимн Петербургу.
"Так живи же, мой град, живи!"
Но всегда первых слов не найдешь —
не до прозы.
Только губ неподсудная дрожь,
дрожь и слезы.
Но к строке прибавляя строку
в чувствах нежных,
я прильну к тебе, как к роднику
чар небесных.
Я люблю твой державный простор
и поныне.
Здесь возносится дух наш и взор.
Здесь — святыни.
Припев:
Так живи же, мой град, живи!
Всем, кто был на твоем просторе,
в кровь вошло Балтийское море,
ну а в веру — гранит Невы.
Здесь божественнее молитв,
приподнявши своды руками,
как архангел в бронзе и камне,
над Россиею Петр парит.
И пока не дано мне упасть
сбитой птицей,
полечу к тебе вздохом припасть,
покружиться.
И пока, и пока не дано умереть
и сломиться,
я приду на тебя посмотреть,
помолиться.
Припев:
Так живи же, мой град, живи!
Всем, кто был на твоем просторе,
в кровь вошло Балтийское море,
ну а в веру — гранит Невы.
Но всегда первых слов не найдешь —
не до прозы.
Только губ неподсудная дрожь,
дрожь и слезы...
(Из цикла «Есть город на земле…»)
И чайка, с гранитного взмыв парапета,
замрет и зависнет на невском ветру
гвоздикой, летящей в петлицу поэту,
за все круговерти его на миру.
Во дни расставанья с тобою – до встречи –
сиротской слезою по миру плыву.
Во дни расставанья, по капле сердечной,
твоей красотою держусь и живу.
От стойки трактирной и свары житейской
Господь отводил мои как-то пути.
Но с игл Петропавловки, Адмиралтейства
живым мне уже никогда не сойти.
Когда я иду чрез Дворцовую площадь,
мне мнится в немолчной волшбе-ворожбе –
каменья твои я, как конь и извозчик,
на пиршества зодчих таскал на себе.
В часы одиночеств не франтом галантным
слоняюсь по Стрелке и душу травлю –
искорчусь сатиром, изгорблюсь атлантом,
не вставленным в кладку твою.
И в этом, и в этом был умысел Божий.
Он ткал наши узы. Он степень родства
завел дальше духа, и плоти, и кожи,
и крови – до бреда и неестества.
И вся моя жизнь будто с жизнью прощанье…
Но вдруг прозреваешь, сомкнувши уста:
слова мне нужны были в самом начале,
а дальше открылась молитв немота.
Молюсь на тебя, пока сердце не дрогнет
на диком, безумном витке бытия.
Молюсь на тебя, мой чертог и острог мой,
в слезах, как блаженный, на паперть твоя!
И слезы мои все алмазами полны.
И звон колоколен по - ангельски тих.
И ветер колышет зеленые волны
страницами сладких неизданных книг. Автор: Владислав Ирхин Дата: 2012-02-22 Просмотров: 1312 |