Кто-то его очень ждал, кому-то он был очень нужен

Со школой Горького, в которой  никогда не учился, я связан куда более прочной связью, чем многие её выпускники. Кровью. 

---

Всю жизнь мне не хватало старшего брата.  Хотя старший брат у меня был. Как полагается всякому старшему брату, высокий и красивый, смелый, сильный, надежный. Он писал стихи, занимался спортом и мечтал о военном училище.

Я знаю, помню Женю не только из рассказов родителей и его друзей, хотя многие и не верят мне. Говорят: «Этого не может быть, слишком мал ты тогда был». Мой друг, светила каких-то там психологических наук, допуская такую возможность – «прецедентов тому сколько угодно»,- полагает, что моя память о старшем брате – не что иное, как сложный конгломерат из проблесков моих собственных чувств и впечатлений, рассказов взрослых, природной впечатлительности. Как бы там ни было, но я действительно помню брата лет, пожалуй, с шести.

Вот мы мчимся с ним на санях, запряженных в  заиндевевшую от морозца резвую лошадку, «по воду» на родник. Не за водой, а именно – по воду. «За водой пойдёшь – не воротишься», - говорили у нас дома. А за санями бежит, заливаясь радостным лаем, маленькая рыжая псина Шарик. Вот я сижу высоко на дереве в нашем саду и вижу, как по улице идёт девушка, о которой в семье говорят, что она симпатия Женьки. И явно подражая кому-то, во всю свою лопоушью мальчишью прыть ору: «Кого я вижу?». Женя задирает голову вверх, и, то ли не чувствуя подвоха, то ли подыгрывая мне, невинно спрашивает: «Кого?». А я в ответ громко, на всю улицу произношу хорошо знакомое ему имя…

Вот здесь же, в саду, мы с двоюродным братцем визжим от восторга, раскачиваясь на той «карусели», что соорудил для нас Женя из своих вытянутых над головой рук и крепкой суковатой палки. Кто-то из нас срывается, за ним тут же шлёпается оземь и другой. Нам очень больно, мы готовы зареветь, но не плачем, терпим. В награду за наше маленькое мужество – ещё и ещё раз летим, повизгивая по орбите нашей любимой «карусели».

Я помню, как однажды осенним днём на весь посёлок разнёсся полный нечеловеческого ужаса и страдания крик, вопль, призыв: «Рятуйте! Рятуйте, люди добрые!». Не успеваю ничего понять, только вижу, как Женя рванулся к озеру, и тут же изо всех ног устремляюсь за ним. На берегу мечутся растерянные, не знающие что делать люди, а Женя уже стремительными саженками удаляется по направлению к камышам, где уже не кричит, а дико хрипит, захлебываясь, пытаясь ухватиться за ненадежное и скользкое днище перевернувшейся лодки - «душегубки» человек. Мне становится страшно за него, за брата. Я закрываю глаза, а когда раскрываю их – Женя уже стоит рядом со мной и, приплясывая на одной ноге, пытается просунуть в штанину другую. Мокрое тело его стянуто узором гусиной кожи, он дрожит, а синие-синие губы пытаются вылепить веселую улыбку, чтобы успокоить меня.

А потом был тот незабываемый февраль пятьдесят третьего года. На воскресенье Женя, как обычно, приехал домой из Комсомольца, где учился в последнем, десятом классе: в Бурлях тогда десятилетки не было. Но слово «приехал» сказано по сегодняшней привычке к автомобильным передвижениям. Тогда же основным транспортом был гужевой. Но Женя собой лошадок обременял не часто, пользуясь обычно парой деревянных лыж. Вот и тогда он пришёл домой на лыжах и ушёл из дома тоже на них.

Было это 1 февраля 1953 года. Мама, настряпавшая спозаранку всякой вкусной снеди, куда-то вышла по неотложным делам, отец - ветеринар, как обычно, находился в командировке. Мы, детвора, сидели на тёплой печке и видели, как наш старший брат ходил по комнате и явно что-то искал. Наконец он подошёл к нам и спросил, не видели ли мы, куда мама подевала его рюкзак. Мы, конечно, видели и показали. Знали: мама обычно укладывала в него Женины вещи, бельё, продукты. Женя   оделся, закинул рюкзак за спину, подошёл к нам, перецеловал всех, пообещав вернуться ко дню рождения младшей сестрёнки. Затем попросил меня закрыть за ним двери. Я вышел в сени. Женя прямо на полу привязывал лыжи к валенкам. Закончив, отворил входную дверь, постоял малость на крыльце, потом ловко спрыгнул с него, оглянулся, махнул мне рукой: уходи, мол, простынешь, и исчез, как провалился, в белой круговерти разбиравшегося бурана.

Старожилы могут и не помнить тот двухдневный буран пятьдесят третьего. Ведь, считай, все зимы раньше в наших краях были многоснежными, морозными и вьюжными. Бураны, случалось, шли по нескольку дней кряду и наметали сугробы вровень с трубами неказистых дедовских жилищ – землянок. Проснётся хозяин по-деревенски рано, чтобы управиться у скотинки, толкнёт  дверь, а ту – не открыть, закупорена снегом. Чуть ли не неделю приходилось потом откапываться. Но нам тот буран не забыть никогда…

Оказывается, брат наш спешил на традиционный вечер встречи выпускников, кто-то его очень ждал, кому-то он был  очень нужен именно в этот день, именно в этот вечер. Мама не пускала Женю, потому и рюкзак спрятала, разбирался буран. Но брат, воспользовавшись её кратковременной отлучкой, всё же ушёл туда, где его ждали, и, прежде всего, к той, которая его ждала. Уверенный в себе, своих силах…Мама, вернувшись и не застав дома Женю, тут же подняла на ноги все Бурли, весь Комсомолец. Уже через час-другой после ухода Жени в белую мглу, понеслись, полетели по степи, звеня колокольчиками, тройки: догнать, перехватить, спасти, помочь смельчаку, бросившему вызов стихии. Но тщетно. Нашли его только две недели спустя лыжники. Под глубоким снежным сугробом. У ближних к Комсомольцу  колков. Чтобы достичь цели, Жене оставалось только спуститься с бугра и перейти речку. Кто-то из надеждинских доярок, как потом выяснилось, слышали его крики,но помочь гибнущему человеку никто так и  не отважился. Домой Женя вернулся, как и обещал: через две недели, в первую годовщину сестрёнки.

Я не мог принять эту смерть. Мне всё казалось, что в холодную яму положили и завалили промёрзлыми комьями земли кого-то другого, по ошибке приняв его за моего Женю. Я долго ждал, что однажды отворится дверь, и… Чуда не свершилось. Я живу без Жени уже гораздо больше, чем он сам прожил на белом свете. И всё это время мне так не хватало старшего брата. Может, не хватает его и сейчас… 

Владимир Максименко

«С тех пор долго не могла терпеть запаха сирени»

В ту пору я училась в 9 «А» классе школы имени М. Горького, размещавшейся тогда в доме № 51. Наш класс был очень дружный и активный во всех школьных делах. Вся школа готовилась к традиционной встрече с выпускниками, назначенной на 2 февраля 1953 года. Хорошо помню Женю Максименко, который учился тогда в 10 классе и жил с родителями в Бурлях. Перед вечером встречи Женя поехал домой, чтобы взять костюм. Мы тогда одевались скромно, но на празднике всем хотелось выглядеть нарядно. И вдруг обнаружили, что Жени на вечере нет. Молниеносно разнеслась весть, что он выехал на лыжах в Комсомолец. Вся школа, все, кто мог стоять на лыжах, отправились на его поиски в районе Бурлей-Комсомольца. Искали долго, а когда нашли, ничто Жене уже не могло помочь. Мы были как раз в больнице, когда туда привезли его труп. Никогда не забыть, как плакала-причитала над ним наша соклассница Наташа Ляшенко, которая, помнится, была неравнодушна к юноше. «Давайте сладим кровь! Сделаем что-нибудь, спасём его! Ведь Женя никогда не болел. Он спортсмен, здоровый», - со слезами на глазах призывала Наташа. Еле-еле её успокоили…

Гробом с телом Жени стоял в спортзале. Мы и его одноклассники, меняясь, стояли у гроба. В спортзале сильно пахло сиренью, или одеколоном побрызгали, или ещё что другое сделали, не знаю. Но с тех пор я долго не могла терпеть запаха сирени.

Гроб с Женей мальчишки на руках несли до Цыганского переезда.  Вся школа провожала Женю...

Автор: Алла Калаушина

Дата: 2011-02-09

Просмотров: 1386