|
Памятник. Недописанная поэма
К 35-летию главного памятника райцентра Лень считать – пересчитывать. Различных памятников- монументов в райцентре сегодня, наверное, не меньше десятка. Но главным из них, как был, так и остаётся, тот, что на въезде в поселок. Троица в рабочих одеждах на пьедестале символизирует тех, с кого, собственно, и начинался Комсомолец. Строителей, механизаторов, специалистов учебно-опытного зернового хозяйства №1 – предтечи ордена Ленина Казахстанского совхоза-техникума. Памятник был открыт в год полувекового юбилея старейшего совхоза страны, а вместе с ним - и одного из старейших учебных заведений Казахстана, в июне 1979 года. Следовательно, в шестнадцатом нового века троице на пьедестале стукнуло 35 лет.
Этой никем не замеченной и не отмеченной дате и посвящается публикация моей недописанной поэмы «Памятник», начатой где-то в начале 80-х годов прошлого века и так до сих пор и неоконченной. Полностью, тем более с черновиками, вещь эта увидит свет впервые. В печати выходили лишь отдельные её главы.
Не мне судить о её достоинствах и недостатках. Поэма дорога мне пусть и эскизными, незавершенными портретами близких мне по духу и образу жизни людей. Верным памяти которых остаюсь и по сей день.
Памятник
Фрагменты недописанной поэма
Пролог
Уезжаем мы, с ним не прощаясь,
каждый занят, конечно, спешит.
И лишь только домой возвращаясь,
мимолётно заметим: стоит!
Всё стоит! Лето, зиму и осень –
предоставлен себе самому.
Пока сын не увидит, не спросит:
- Это памятник, папа, кому?
- Здесь бойцы погибали, солдаты?
- Здесь сражались герои? Ответь!
На мальчишку смотрю виновато:
- Не военный наш памятник, нет…
- Не военный? – в глазах у ребёнка
промелькнёт беспокойство. - А чей?
Здесь сойти бы с автобуса, только
надо срочно по делу, скорей.
И автобус уж мимо пронесся,
пылью вязкой обдав монумент.
Вновь мальчишка вернётся к вопросу,
а ответить всё времени нет.
Мы спешим, забывая, что дети
нашу спешку, увы, не простят,
что они тот вопрос без ответа
безразличьем потом возвратят.
…Оторвитесь от дел и делишек,
от работы докучной своей.
Приведите сюда мальчишек,
приведите своих сыновей!
Мальчик. – А им не холодно?
Отец. - Нет. Они ведь железные.
- Как вспомню, что было, что пережили, даже не верится, как смогли, сумели…
-Этот вон мне Стёпку – тракториста напоминает…
-А Нюрку, Нюрку нашу помнишь?
Из разговоров у Памятника
Троица на пьедестале
Что им, стальным, степные зной и ветер,
что им снега, бураны и дожди?!
Им и живым не страшно было это,
всё вынесли, что было на пути.
Всё вынесли, всё превозмочь сумели.
Они и в жизни были, словно сталь.
И юные, как - будто не старели,
взошли теперь на этот пьедестал
Так и стоят. Торжественно – простые,
в глаза потомкам пристально глядят.
Немногие их сверстники живые
с товарищами встретиться спешат.
И, позабыв про старость и про раны,
как – будто годы сбросили с плечей,
уходят в свою юность ветераны
непаханым простором ковылей.
Той
Седая степь. Дымки у белой юрты.
Несутся кони. Звон узды и бряк –
со всей степи спешит родня – всех ждут там -
на ханский той, на жирный бешбармак
Воссели гости чинно средь подушек,
хозяин рад столь важным кунакам,
неспешно речь ведут и цедят из кисушек
кумыс кобылий с водкой пополам.
Неслышные, как тени, молча, жёны
всё пополняют щедрый дастархан,
ну а когда насытятся обжоры,
всплеснёт в ладони всемогущий хан.
- Подать сюда бездельников – акынов,
чтобы не даром пили мой кумыс,
пускай споют. Поклоны хану кинув,
начнут акыны рабский свой айтыс.
Худой бродяга с бородой козлиной,
звеня струной, проблеет без стыда
о том, что нет в степи необозримой
тучнее стад, чем ханские стада.
Смиренным псом, поджавши хвост от страха,
скулит другой под взглядом бая грозным
про табуны, что волею аллаха,
несчётны у хозяина, как звёзды.
Про нежных жён промямлит малахай
с повадками враля и лизоблюда…
Мурлычет песне в такт довольный хан
в предвосхищенье сладостного блуда.
Звенит домбра. Невыносимо тошно
свободным звукам в рабской песне-клетке.
Хан, отрыгнув раскатисто и сочно,
льстецам швыряет с пиршества объедки.
Но вот джигит поднялся молодой,
в глазах раскосых нет ни капли страха.
Запел гортанно, слившись весь с домброй,
про то, что хан забрал всё у казаха.
Он пел про пот солёный, про страданья,
как девушек, едва набравших цвет,
прекрасных, тащат к баям на закланье,
что стонет степь, что доли бедным нет.
Спесивый хан, как подавившись костью,
свалился навзничь, громко заикал.
Вскочили, загалдели баи-гости:
- Схватить, эй, слуги! Выпороть щенка!
Скрутили мигом, скоры на расправы,
халат сорвали посреди двора…
Но не молчит, заброшенная в травы,
гремит набатом верная домбра.
- Вставай, казах! Терпеть довольно горе,
довольно слёз, неправды и нужды.
И вот уже бросает вызов гордо
степной орде батыр Амангельды.
Путь к пьедесталу
Седая степь, ковыль горит под солнцем.
Встаёт заря, а с ней - другая жизнь.
Настырным белобрысым комсомольцем
торопится к тебе социализм!
Ты узнаёшь его? На этом пьедестале
стоит твой белобрысый властелин,
улыбчиво оглядывает дали,
твоих просторов золото и синь.
Ты узнаёшь его? Стоящих рядом
его друзей ты тоже узнаёшь?
Своим зерном, как высшею наградой
ты памяти их вечно воздаёшь.
И помнишь всё. Всё самого начала.
Хранишь ты незабвенно их следы.
Они – твой стон, которым ты стонала
от первой, самой первой борозды.
Тебе, века не знавшей тяжесть злака,
носившей лишь лихие табуны,
несносен был солярки терпкий запах,
прикосновенье дерзкой бороны.
Ты ничего тогда не принимала,
ты думала – нагрянула беда.
Ты их палатки яростно срывала,
и ветром обрывала провода.
Обрушивала вьюги и бураны,
морозом пробирала до костей.
Мол, выживу их поздно или рано.
Но плохо знала этих ты людей.
Их не такие бури не сломали,
пред ними твои просто пустяки.
Их вешали и жгли, и распинали,
конями разрывали на куски.
Но выжили! Страну теперь из праха,
на стройках, на заводах и полях –
без устали, сомнения и страха
в коммуну поднимали на руках.
Вели их от победы до победы,
единым сплавом слившись до конца, -
сердца и комсомольские билеты,
партийные билеты и сердца.
И годы, легендарными что стали,
простыми были буднями для них.
И потому, что были не из стали,
и выше подвиг тех людей земных!
Отступление к прадеду
Мой прадед – Недоля Семен был с Полтавы.
В мозолях ладони, в болячках душа.
Ридну Украйну навеки оставил,
столыпинский пряник отведать спеша.
Он был землепашцем Семён. От Микулы
Его родословные корни пошли.
Полмира земли его предки свернули,
Всё долю искали, да так не нашли.
Сперва по чугунке, потом на драбыне
Добрался Семён до киргизских степей.
Озёра встречали его голубые
Да гордая проседь степных ковылей.
Семён подивился простору такому.
- О, Господи! Вот где пахать да пахать!
Надел получил, и, тоскуя по дому,
Стал новую родину дед обживать.
Он в землю вгрызался настырно, навечно.
Когда в борозде его сивка упал,
Пригладил угрюмо дед сбрую на плечи,
И поле своё на себе допахал.
Несладок был пряник, дарованный свыше.
Что думал Семён о недоле своей,
Когда на глазах его всходы пшеницы
Безжалостно сжёг негодяй – суховей?
Старожил
Мужик – старожил, бородища лопатой,
Как-то подсел в перекуре к ребятам.
Лезет в карманы, кисет достаёт.
С хитрецой Борода разговоры ведёт.
- Интересно, надолго ли, робя, сюда?
А не сдюжите степь, так опять в города?
Не потерпит уж степь притеснения, чай…
- Ну ты, батя, не очень нас степью пугай,-
Отозвался один из куривших баском, -
перепашем её мы железным конём!
А другой поддержал: « Это, дядя, наш курс!
За махру-то спасибо, кончай перекур!»
И кипела работа в умелых руках,
И горела решимость в ребячьих глазах.
И вставали дома, и рождалось зерно,
И на свадьбах хмельное бродило вино.
Свадьба
Собирая детвору,
Трактор катит по селу.
- Тили-тили, тесто, жених и невеста!
Трактор лентами обвит.
За рулём жених сидит.
Кепку с головы срывает,
Всех на свадьбу приглашает.
- Ты входи, стоять что толку
Под дверьми-то, Борода.
Ты ведь спрашивал, надолго ль,
Отвечаем: «Навсегда!»
За столом в бараке тесно,
Полсела за ним сидит.
- Что-то горько нам, невеста?
- Жених, горько! Ох, горчит!
Встал жених. Невеста встала.
Приутих весёлый гвалт.
Вся бригада собирала
Жениху его наряд.
Дал на свадьбу брюки Нестор,
А рубаху дал Степан.
Но зато цветы невесте
полевые рвал он сам.
Приодели, приобули
Дуню девки загодя.
Пусть чужое всё на Дуне,
Красота зато своя!
Под гармошку сыплет звонко,
Бьёт частушка озорно.
-Мама, выросла девчонка,
Пора замуж ей давно!
- Подождать ещё б немножко,
Да ждать боле мочи нет.
Зачастили бойко ложки –
Музыкальный инструмент.
- Ну-ка барыню прошу, -
Борода сказал, - спляшу!
- Э-эх, барыня, барыня,
Сударыня барыня…
Тут жених повёл плечами:
- Ушли баре богу в рай!
Этот танец прекращаем!
Наше «Яблочко» давай!
- Э-эх, яблочко да с кислинкою,
Будем сеять и пахать вместе с жинкою…
Главы, оставшиеся в черновиках
* * *
На самый трудный из вопросов
у нас всегда ответ готов.
Знаком нам атом, ведом космос.
Но что мы знаем про отцов?
Пути страны мы представляем,
курс лекций в вузах не забыт.
Для них же путь тот осязаем,
он кровью, потом их полит.
История для них – седины,
бугры мозолей на руках,
а не страницы и картины.
У них история в сердцах!
Сердец биенье – пульс эпохи,
знакомый нам лишь по вершкам.
В нём ритм страны, войны и стройки,
в нём жизнь, завещанная нам.
Казалось, нет сердцам тем сносу,
но смерть их обрывая зов,
вплотную ставит пред вопросом –
«А что мы знаем про отцов?»
* * *
Шли в степь неспешно трое,
о деле говоря,
а степь качалась морем
на волнах ковыля.
Взлетала жаворонком в небо,
цвела тюльпанами у ног…
Чертополоха жёсткий стебель
примял поношенный сапог.
Остановились. Из кисета
достали мужики махру,
а девушка, вот непоседа,
вела с кузнечиком игру.
В ладони бился тот упруго,
девчонке саблей угрожал,
и стрекотом со всей округи
друзей на помощь призывал.
Мужчины быстро покурили,
успели души отвести.
Окурки тут же притушили.
- Шагаем, Маша! Отпусти!
Из узкой девичьей ладошки
зелёный выстрелил пострел.
Едва оправился немножко,
на волю вырвавшись, запел.
И хор степной вслед за солистом
напев знакомый подхватил,
и было небо чистым-чистым,
и первозданным был мотив…
* * *
По складам прочитала: «По-лит-отдел»,
У кого-то спросила, где самый главный.
Человек за столом, оторвавшись от дел,
Улыбнувшись, сказал ей: - Садитесь, Анна!
Нюра Недоля, зардевшись, как мак,
прибавив смущеньем румянцу пламени,
тихо промолвила: - Да я так...
Не велика, мол, барыня.
Начальник улыбку в усы вернул,
к ней подошёл почти сердито,
настаивая, показал на стул,
властно изрёк: - Говорю, садитесь!
Но тут же улыбка – опять к глазам,
и там оказалась на месте.
А Нюрка - сквозь слёзы: - Не стыдно вам,
коль вызвали, так не смейтесь!
И вспомнил начальник конфуз её тут,
и взвинченность девушки стала понятной…
Сорочку ночную – подарок за труд –
Анюта надела как бальное платье.
И в клуб так пришла, ожидая похвал,
наивно гордясь небывалой обновой.
Над девушкой долго весь клуб хохотал.
Без злобы одни, а другие с издёвкой.
Кулацкий сынок ей отвесил поклон,
промямлил, прыщавый и мерзкий:
- Будьте любезны, скажите, мадам,
откель сей наряд королевский?
* * *
На фотографии старой девчата –
чёлки, косынки, улыбки – весь шик.
Маму мою, комсомолку тридцатых,
я без труда отыщу среди них.
Вот она мама! Ещё мне не мама,
я для неё, как и всё впереди.
Юная Нюрка – смугла и упряма,
пока без морщинки, пока без седин.
Чуть не сказал: и пока беззаботна,
но спохватился. Ведь ложь, ерунда!
Не доставало всего, что угодно,
вот лишь забот ей хватало всегда.
Дочь батрака с малолетства узнала
хлеба насущного горькую сласть.
Вряд ли бы выдержала, устояла,
не поддержи Советская власть…
_________
Пока всё. Автор: Андрей Петров Дата: 2016-10-05 Просмотров: 685 |
