Одно общение с ним было уроком
Слово об учителе

Таких людей, как Владимир Васильевич Гунько, почти не осталось. Несколько лет как нет на свете и его самого. И нехватка, острейший дефицит подобных  гвардейцев рода человеческого, с честью прошедших огонь, воду и медные трубы, ощущаться будет чем дальше, тем острей.
В восемнадцать лет ушел Гунько  в армию. Причем выражение «ушел в армию» в его случае нужно понимать буквально. Едва получив повестку, тут же с наспех собранной котомкой, пешком отправился  с другом из Тогузака в Федоровку. Боялись опоздать.     Попал Владимир в воздушно-десантные войска. Около года в тылу, на дальнем севере осваивал науку воевать. С января 1945 года и до Победы на фронте. Бил – добивал немцев в Австрии, Венгрии, Чехословакии. Домой вернулся только зимой 1951 года. Сторожил - приглядывал, чтобы «холодная война» опять не стала горячей. За семь армейских лет 72 прыжка с парашютом. Другими словами, где-то около месяца Гунько провел между небом и землей. В полете.
Почти сорок лет отдал Владимир Васильевич учительству. Не лез в новаторы, не выпячивался. Просто честно делал своё дело, так и не удосужившись получить диплом. Но можно только позавидовать и коллегам, и ученикам фронтовика, для которых само общение с ним стало, может быть, самым главным уроком. Нравственности, патриотизма, любви к родине. Выйдя на пенсию, Владимир Васильевич взялся за карандаш, краски. Оставил после себя историю Тогузака, Веренки в рисунках. О чем мы уже как-то писали.             Ещё остались от Владимира Васильевича тетрадочки с описанием прожитых дней. Честные, незамысловатые свидетельства той великой эпохи, в которой ему выпало жить.. Фрагменты из тех бесценных тетрадочек мы и публикуем сегодня, накануне очередного Дня учителя.

Из записей В.В. Гунько

На фронт нас должны были забросить по воздуху. С 30 декабря по 15 января просидели  ночами в самолетах. В конце –концов  после того, как немцы разбили первую парашютную группу,  отправились эшелонами…

            Запомнилась остановка в г. Котовске. Там стоял кавалерийский полк. Наши с ними подрались, притащив в часть в качестве трофеев  полвагона амуниции. Кто седло волок, кто уздечку, кто крылья от седел. Начальник эшелона арестовал нашего командира, посадил на гарнизонную гауптвахту. Наши узнали, пошли выручать. Весь эшелон поднялся, и - в город. Комендант сбежал, а мы разобрали «губу» и выручили командира.

            Гитлер сказал: «Жукова и  Рокоссовского в Берлин пущу, а Толбухина и Малиновского в Дунае утоплю». Жарко нам было.

            12 мая колонну в узком месте между сопками сверху с двух сторон атаковали недобитые власовцы. Лупили они нас почем зря, пока не подошел зенитный дивизион и сходу открыл по ним бешеный огонь. Затем пехота прочесала сопки, найдя с десяток убитых и одного раненого власовца 1920 года из Смоленской области. Он рассказал, что немцы бросили их, а сами стали уходить. Тогда они перестреляли их и стали устраивать засады на нас. Погибло 200 человек, которых здесь же и похоронили. Командир артиллерийского полка громко плакал по своим бойцам.

            В Альпах все оборвались, обносились. Не узнаешь, чей воин. Разве только по шапке со звездочкой. Брюки гражданские, пиджак немецкий или тоже цивильный. В Вене нас переодели во все новое, даже плащ- палатки новые английские выдали.  И сразу наша толпа стала походить на армию.

            У нас в каждом взводе было 2 истребителя танков. У каждого на вооружении по две противотанковые гранаты и по две бутылки  с зажигательной смесью. К одному бойцу в окоп упала мина и разбила бутылки. Сгорел в своем окопе заживо. 
Я тоже был истребителем. Смотрю, танки, и все на меня. А истребитель всегда впереди окопов метров  на 50. Один в ячейке. Сзади наша артиллерия  лупит. Смотрю, один подбит, на душе легче. Но другой прёт, уже грохот гусениц слышу. Достал гранату, вытащил чеку, занес руку для броска, и  уже на бруствере потерял сознание. Сколько лежал не помню, только чувствую - горячим огнем отдает. А это горит танк, подбитый артиллеристами. Глянул, а у меня в руках граната без чеки, и пальцы разжимаются. Кое-как бросил её в пылающий танк, чудом оставшись жить.

            Есть такая река Рабес. Она не широкая, но быстрая и глубокая, как наша весной. Вдоль штабелями лежала акация комлем к реке. У нее иголки, как стальные гвозди, не пролезешь, наколешься. Вечером стали делать проходы и плоты. Связывали ветки в несколько рядов, ложили на них перины, одеяла, все что под руки попадет. Стали переправляться, а с той стороны - шквал огня. Многие остались в реке, пошли на дно. Но все же переправились, и немцы, грозившие нас утопить, сами  еле ноги уносили.

            Как только привал, остановка, немедленно собирается толпа (базар), и меняются часами. И в открытую, и в темную.
Однажды мимо одного такого базара проезжал наш комдив, генерал Иванов. Остановился и наблюдает, а потом  сам вытащил золотые трофейные часы, и говорит ближнему солдату:
- Махнем не глядя!
Махнули. Солдат взял часы и был таков. А в руках у генерала осталась лишь крышка. Едет тогда он в штаб и предлагает командиру полка махнуть не глядя. Да и подсунул тому давешний пустой корпус взамен на золотые.
- Так у вас одна крышка! - удивился командир полка.
- Это не мои, а твои часы. Твой солдат меня обманул, вот ты их мне и вернул
Смеху-то было!
А тот солдат был нашим земляком из Пешковки. Звали его  Егором Матвиенко.

            В венгерских лагерях было много фруктов: абрикосы, сливы, груши. Ребята довались до дармовых витаминов, и вскоре почти вся часть подхватила дизентерию. Человек 300 посадили за изгородь из колючей проволоки, и не выпускали из загона, пока не поправились.

            Во время движения по Австрии много наших подорвалось на минах. Ведь русский человек все хочет потрогать, пощупать. То часы возьмет, то авторучку подберет, и - взрыв. Зато у тех, кому повезло, оказался целый набор часов и разных безделушек.

            Очень хорошо, тепло встречали в Чехословакии
- Вы наш старший брат, - говорили.
Командиры запрещали нам встречаться с местными девушками, но они сами к нам по ночам приходили. А когда мы уходили, долго шли за нами, не отставая.

            Семь лет отдал армии. 72 прыжка с Ми-2 и ИЛ-14.  Прыгали и принудительно, и ручного открытия  За прыжки платили. За 25 и  более - по 50 рублей, за  50 – 75 прыжков – по  100. Плюс - 25 рублей «ночных», плюс 15 рублей за прыжок с оружием. В месяц по 3-4 прыжка. Водка стоила 50, как откроется парашют, десантник кричит:
- Есть «литрик»!
И на земле слышно…
.
Вернувшись домой, сразу за ружье. В зиму 51 года убил до 80 зайцев, 15 лисиц, 3 волка.  За каждого волка давали овцу. Потом сельпо наняло продавцом и приемщиком рыбы. Бригада рыбаков стояла на  Шубаркуле. Я ездил на лошади и быках продавать рыбу на Троицкий  базар. Деньги через почту отправлял в Веренское сельпо.
В октябре Августа Федоровна Ширяева пригласила меня учителем в Веренскую семилетку.  В 1952 году поступил в Кустанайское педучидище. а когда его перевели в Караганду, бросил. Накладно было… Сколько получил вызовов! Но так и не поехал. Получается, вечный студент…

На фото с сайта «Мой Тогузак» в  «Одноклассниках»: в родной школе Владимира Васильевича никогда не забывали и не забыли сейчас.            

Автор: Подготовил к публикации Владимир Максименко

Дата: 2013-10-06

Просмотров: 794