Сиреневый дым Николай Миронова

Шестидесятые. Целинная Кустанайщина. Вечер.  Автобус готов  запылить на железнодорожную станцию.  Двое прощаются, слёзы на глазах. Шофёр торопит сигналом. Тот, кто постарше, уже с автобусных ступенек сдавленным голосом кричит: «Во всём виноват тот сиреневый дым и глупое слово счастье…»
Уезжающий – герой этого повествования Николай Петрович Миронов. Провожающий – его ученик, ставший  другом, Владимир Иванович Максименко, а сокращённо – Макс.
Пишу о первом, а второй – хорошо известный в своих краях спортивный тренер, журналист, литератор - правит, редактирует мою книгу, временами позванивая в далёкие, как прошедшая жизнь, Бурли. Там почти полвека спустя, в эти дни встречаются выпускники школы первой половины шестидесятых. Наши первые ученики. Они передают привет. Помнят.
Поистине, причудливо тасуется колода…
Но обо всём по порядку.
В 1960 году я окончил исторический факультет  Уральского пединститута.
«Ещё на распределении ректор сказал: « В сёлах настоящие Прометеи нужны, учителя, верные своей профессии, а главное – детям. Так что выбирайте честно и навечно». И ребята выбрали: Кустанайская область, Карабалыкский район, село Бурли.
Шёл холодный дождь. Арка у въезда в село с расплывающимися буквами «Привет хлеборобам» почернела от мокроты, будто насупилась. Прохожему бы показалось странным, что какой-то человек пожимал невидимкам руки, кланялся и шутливо произносил речь:
- Благодарю, дорогие товарищи, за встречу, за цветы.
А в ответ только капли дождя аплодировали, стуча по плакату.
В село приехал новый учитель. Комаров Александр. В коротеньком пальто да с тугим рюкзаком. Скоро он уже «открывал » Бурли своим друзьям: «Ночую на почте. Работы пропасть. Жду.»
А вскоре я уже встречал сразу трёх физиков, окончивших один со мной вуз: Николая Миронова, Льва Курлапова, Алексея Окулова.
И началась для нас  жизнь, до краёв наполненная взлётами и падениями, успехами и неудачами, полного драматизма повседневного противостояния с теми, кто не мог или не хотел нас понять. Спектакль длиною в два года, который смотрел весь посёлок:  от секретаря райкома до школьного сторожа. Одни с восхищением, другие – с неприязнью. И главным героем его был Николай Петрович Миронов. 
Конечно, я и в студенческие годы знал этого высокого, всегда в чёрном костюме очкарика с роскошной вьющейся шевелюрой, а то и крамольной по тем временам бородой. Миронов учился на физмате и мы не раз сталкивались соперниками на беговой дорожке. Вот только  угнаться за ним, сухощавым, длинноногим, мне было не под  силу.
Встречались и на концертах, где Колька царил. Стихи, эпиграммы, каламбуры сыпались из его уст, как из рога изобилия.
«Со сцены пошлость выбросив, репертуар украсьте – в ударе Никонов и Афанасьев», - так, к примеру, весело и непринужденно  представлял он зрителям ведущих студенческих концертных программ, позднее ставших известными журналистами, краеведами.
Именно перу Олега Никонова, принадлежит процитированная выше, в духе времени, пожалуй, чуть пафосная, но в целом правдивая  статья «Как зажигаются зори». В октябре 1963 года её опубликовала республиканская комсомольско – молодёжная газета  «Ленинская смена». Статья  как бы подводила итоги нашей педагогической деятельности в Бурлях.
А вот образец анонсов Миронова на студенческом ЛИТО:
Вашу руку жмём и тискаем,
Не занимать радушия.
Сегодня читает стихи Копистко,
Приходите, послушаем!
Таков был студент Миронов – спортивный, энергичный, всегда заряженный на подначку.
Короткие, меткие эпиграммы со свежими рифмами  вообще были поэтической «коронкой» Миронова. Достойным соперником ему в них из уральских «пиитов» был разве что Валентин Бузунов. Они дружили.
Говоря о Миронове,  невозможно обойти его родителей.
Отец  Николая юношей пришёл из прокопчённой заводскими трубами Тулы в Москву, за знаниями. Как это делали тогда многие, те же Шолохов с Твардовским, например. Революция разбудила глубинку. Время гимназистов кончилось, рабфаковцев было время. И Пётр Миронов поступил на заочный рабочий факультет. И почти сразу же захотел бросить – трудно. Но педагоги уговорили - остался.
Потом был литфак Московского педагогического института имени Крупской, где и встретил красавицу – хохлушку Федосью. Поженились, пошли дети. Петра взяли в «Комсомольскую правду». Баловался стихами, дружил с Михаилом Светловым, автором знаменитой «Гренады», ставшей потом одной из любимых песен Миронова – младшего. До седых волос оставался фантазёром и романтиком.
Федосья Григорьевна после химфака  стала научным сотрудником в институте имени Губкина. Сложилась хорошая советская семья. Но 22 июня 1941 года «прокричали репродукторы беду». Немец быстро добрался до Москвы. Пётр Дмитриевич записался в ополчение. Федосья Григорьевна оберегала детей. Однажды с маленьким Колей на руках едва увернулась от «зажигалки» - фашистской зажигательной бомбы. Упала рядом в ящик с  опилками.
Решив не рисковать, уехала в уральское  село  Подстёпное переждать грозу. Да так в наших краях и осталась навсегда. В сорок пятом вернулся Пётр Дмитриевич. Без руки и с клеймом предателя. Не застрелился, когда попал в плен. По этой же причине супруги долго оставались не у дел. Наконец, прозревшее после ХХ съезда местное начальство определило их в школу по специальности. Построили небольшой домик. Подняли на ноги детей - все трое пошли по родительским стопам, став педагогами.
…Но пора вернуться на целину.  Миронова поначалу определили в школу-интернат, где находились и дети высланных с Кавказа чеченцев и ингушей, и дети переселённых в войну из Поволжья немцев, и местная вольница – безотцовщина.
Нередко летел он в погоне за ними к поездам, срывал с площадок вагонов мальчишек с  непривычными фамилиями: Лейтслейтер,  Дридигер, Глёза… Но не унывал. Искал общий язык, увлекал, например, фотографией. Вывешивал многометровые фотомонтажи по стенам общежитий. Читал на уроках стихи и давал писать сочинения по физике. Дети, лишенные родительской ласки, потянулись к нему…
А Миронов уже в другой школе, но ведёт не физику, без него физиков хватает, а… растениеводство и животноводство.
С приездом коллег и женитьбой, порядком устав от наказуемой инициативы, я стал больше времени уделять жене, ребёнку. Подумывая об аспирантуре, учил английский. Без нужды не высовывались и Окулов с Курлаповым.
Зато  Николай бурлил вулканом. Жил той же самой полнокровной «светской» жизнью, что и в Уральске. Участвовал в спортивных  соревнованиях и концертах художественной самодеятельности. Его кабинет физики во внеурочное время превращался в своеобразный дискуссионный клуб. Старшеклассники здесь читали стихи, слушали магнитофонные записи музыкальных новинок, искали истину в спорах.
Эти мироновские уроки после уроков, неформальное общение с ребятами приносили куда более весомые, зримые результаты, чем бесконечные нравоучительные нотации коллег.
Но не только кабинет физики был в  нашем общем арсенале. Мы ходили с ребятами в увлекательнейшие многодневные походы, на равных сражались на спортивных площадках, танцевали на школьных вечерах с «чернилками» и даже снимали фильм о школьных буднях и праздниках.
Вскоре стало очевидно, что ребята признали нас, потянулись к нам. По мнению некоторых коллег, даже все наши дурные привычки переняли. Вслед за нами влезли в узкие брюки, стали стричься под «канадку»… Доставалось за это, понятно, нам, и в первую очередь Миронову, которого, по выражению уже знакомого нам Макса, били за всё, за что только можно было бить. А когда сразу после школы Макс сам стал учительствовать, то наравне с Мироновым стало перепадать и ему.
Причём больше всех и больней всех били, казалось бы, свои: партия, комсомол.  Миронов  - с Бурлей и до конца дней - воспринимал свою педагогическую деятельность как партийное, комсомольское поручение. Собственно, и сборища в физкабинете представляли собой неформальное комсомольское собрание с единственной повесткой. Как лучше помочь партии и комсомолу в строительстве коммунизма, воспитании подрастающего поколения.
Только науку коммунистического строительства изучали там не по учебникам марксизма-ленинизма. По Грину, Когану и Маяковскому. А вместо «Вставай проклятьем заклеймённый…» пели «Бригантина поднимает паруса…». Искренне верили, что « есть у революции начало и нет у революции конца»,  что нужны той бесконечной революции солдатами, а не лакеями, как уверял  Евтушенко. 
На дворе стояла оттепель. В воздухе пахло сиренью. Она кружила головы.
Разрыв между мечтами и действительностью особенно остро ощущался в быту. Как неприхотливы, как нетребовательны мы были, но всё же надо было где-то жить, что-то есть, одеваться. Тем более, что  все, кроме Курлапова, успели обзавестись семьями. А  всё мыкались по квартирам и столовкам. Мне, к примеру, довольно продолжительное время довелось жить-поживать  в огромном школьном классе. Там стояла большая круглая печь, обитая жестью, именуемая «барабаном». Я топил её несколько часов, но зато и тепла потом хватало на два-три дня.
Когда всё это надоело, уговорив строителей, заполучили ключ от строившегося на окраине камышитового домика и самовольно вселились. Утром прораб поднял шум, но районное начальство заступилось: «Пусть живут. Не трогайте. Они ваших детей учат. Уедут - с собой не заберут». Так и прожили мы в том доме, по сути, коммуной до самого конца своей Бурлинской эпопеи.
Сразу за домом  начиналась  поле, невспаханная степь.  По весне Миронов приносил оттуда жёлтые пушистые подснежники. А летом в присутствии любимой супруги, носившей у сердца первенца, устраивал постирушки в ближнем болотце. Однажды поле «украсили» длинным полосатым чулком на шесте. Под ним стал садится пассажирский «кукурузник». Одну из наших комнат превратили в аэровокзал, пуская греться ожидающих.
Известно, в жизни радости и печали идут рядом. Осенью 1962 года меня и Льва неожиданно пригласили в КазГУ, поступать в аспирантуру. В школе это вызвало шок: из университета, в глушь, рядовым учителям… Поехали, поступили. Я – заочно. Льва сразу взяли в младшие научные сотрудники, открыв тем самым путь в большую науку.
Сегодня Лев Иванович Курлапов доктор физико-математических наук, профессор. Доктором физико-математических наук, профессором стал и один из бурлинских учеников Курлапова – Акылбек Журсинович Турмухамбетов.
В мае 1963 года после тяжёлой болезни умер мой отец. Мама в Уральске осталась одна. Мне сделали предложение перевестись в очную аспирантуру. Получив диплом, засобирался в Подмосковье учившийся заочно Лёша Окулов. У Миронова, последним покидавшим Бурли, родился сын. Провожал его один Макс. Тогда, в июне 1963 года и прозвучала уже известная нам строчка из стихотворения  Ильи Сельвинского о сиреневом дыме. Как эпиграф и эпитафия...
С работой в Уральске у Николая в общем-то не было серьёзных проблем. Зато бытовых – по горло. Жить с женой и младенцем ему пришлось в маленьком пятистенном , то есть разделённом пополам стеной на кухню и зал-горницу, родительском доме. Первую половину занимали Петр Дмитриевич и Федосья Григорьевна с периодически подселявшимися дочерями. Вторую – молодая семья. Удобства – на улице.
Что за удовольствие жить таким «колхозом», никому объяснять не нужно. Между женщинами то и дело возникали конфликты на мелочах. Вину за них Федосья Григорьевна сваливала на Людмилу. А та в свою очередь – на Федосью Григорьевну. Миронов, искренне желая  и жене угодить, и мать не дать в обиду, оказался как бы между молотом и наковальней.
Научившись зажигать ребячьи сердца, Николай Петрович так и не научился добывать, пробивать, доставать окольными путями блага для себя и своей семьи.
Осенью 1963 года его «забрили» в армию. Неуверенные попытки уклониться  от службы результатов не принесли. Потом злословили, что Мирон сбежал в армию от домашних проблем, переложив их на хрупкие плечи жены. Но мало ли чего о нём говорили…
«Сугубо гражданскому человеку да ещё не в ладах с желудком», как он сам себя величал, туго было лишь на первых порах, в учебке. Последующие полтора года он прослужил освобожденным секретарём комитета комсомола части. Самая подходящая для такого человека должность! Свободный выход в город. А город этот – Одесса. Ему бы потратить  свободное от нетягостной службы время на нечто путное, вроде, подготовки к аспирантуре или приобретению второй более надежной, более денежной профессии. Служил-то в войсках связи. Но прагматизм и Миронов – вещи несовместные. «Умею жить лишь бескорыстно»,- писал он в одном из писем Максу.
Большую часть армейского свободного времени Миронов посвящал… переписке с друзьями. Чуть ли не ежедневно писал жене. И редкий день к нему самому не приходили письма. Пачками. А в конвертах не просто «здравствуй и прощай», а… рукописные журналы.  Придумал такую форму переписки Макс. Первые номера его журнала, называвшегося  сначала «Неунывающий дилетант», а затем - «Фиат люкс», начали приходить ещё в Уральск. За ним стали выпускать свои - друзья Макса с Кустанайщины Валерий Сердюк («Восход»)  и Василий Безбородников («Алый парус»). Около десяти номеров журнала «Подснежина» «издал» Валентин Бузунов.
Самые близкие ему по духу новые армейские друзья Миронова – Александр Сыров и Леонид Ершов  отвечали тоже журналами. Журнал Сырова назывался «Кирпич»,  Ершова – «Гильза». Не мог остаться, конечно, в стороне и сам Миронов. Его журнал назывался «Шомпол». На месте «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» стояли слова С. М. Кирова: «Нам нужны бойцы, а не псаломщики революции».
Уже само название говорит о критической направленности журнала. Стараясь удержать становившиеся все более раскованными публикации дружественного самиздата в рамках дозволенного, Миронов хлестал своим «шомполом» налево и направо. Призывал к осторожности. Предупреждал: «Око не дремлет!»
Напрасно! Рукописные журналы, авторами которых были несколько десятков, а читателями – около двух сотен человек в разных уголках Союза, просто не могли не попасть в поле зрения чекистов. Первыми пришли к Максу. Потом ко всем остальным. Не минули и меня.
По - полной, как идейному вдохновителю, вломили  Миронову, работавшему  тогда в Рубежинской средней школе.
На подмогу он позвал Василия Безбородникова,  Валерия Сердюка, Татьяну Азовскую. По первому зову готовы были прибыть в Рубежку ещё несколько человек из числа самых активных авторов самиздата.  Судя по всему, Николай Петрович готовился к чему-то серьёзному. Увы, Рубежка стала лишь ремейком Бурлинского «спектакля» с новым составом «актеров» и прежним главным героем.
Миронов с друзьями «попытались построить «утопический дом» равенства, творчества и справедливости. Выпускники тех лет помнят общие походы, турниры смекалистых, многометровые стенные газеты, КВН, многочасовые концерты и многое другое, чему  и я был свидетель. Мой первый выход на сцену состоялся не без помощи Николая Петровича, талантливого человека, организовавшего из нас четвероклассников сводный хор к 23 февраля. И мы со сцены сельского клуба (бывшей церкви) пели «Как родная меня мать провожала», - вспоминал Виктор Милёхин в книге «Неоконченная песня костра».
Почти слово в слово повторяет его в «Бершарале » Г. Доронина Татьяна Азовская: «Наша школа в те далёкие годы ютилась в двух небольших глинобитных помещениях, «мазанках», но это не помешало школе открыть свой поэтический клуб, драматический кружок. Все мероприятия школа проводила в сельском клубе, который размещался в старой школе. И почти всегда был аншлаг…»
«На щите» покинули Рубежку Азовская и Сердюк. Но до конца дней своих оставался в ней Василий Алексеевич Безбородников, доделав многое из того, что не успел Миронов. Сейчас дело Миронова и Безбородникова в руках Виктора Милёхина…
Чтобы добиться «правильной карьеры» и «бороться за чистоту партийных рядов изнутри», «беспартийный большевик» с момента осознания себя как личности совершил в Рубежке попытку юридически закрепить своё членство в КППС. Не иначе как по наущению райкома, местная парторганизация прокатила. Так аукнулись Николаю Миронову «Шомпол», самиздат.
Чтобы доказать чистоту своих помыслов перед народом, партией, страной, в обмен на партбилет, он навёл чекистов на Сердюка, у которого хранились несколько  десятков журналов, поверив чекистскому слову познакомиться  с ними и вернуть. Но так и не вернули. Так и пылятся до сих пор где-то в тайниках бесценные хроники нашего времени,  если не уничтожены...
Ничего никому не доказав, ничего значительного не добившись, Миронов после Рубежки проторенной дорожкой опять потопал в армию. Уже в лейтенантских погонах, полученных на краткосрочных офицерских  курсах в Одессе. Но Кушка не Одесса, а офицер – не солдат…
И опять на круги своя. Не умея или не желая ничего круто изменить в  своей жизни. Уральская школа № 16. Военный руководитель и учитель астрономии. Ещё один, и последний ремейк давнего спектакля. Не умея иначе, горит, горит на работе. Построил тир. Прогремел на всю область военизированным лагерем «Сын полка»…
- Мы, старшеклассники, влюбленно бегали за ним, как первоклашки за своей первой учительницей, - вспоминает  мироновский ученик, а в чём-то и последователь, Владимир Кутищев.
И такой учитель живёт  в школьной теплице, как Гаврош в слоне. Его это вполне устраивает. Но не устраивает жену, семью. Сколько можно ждать, когда муж и отец со свойственной ему энергией навалится на обустройство семейного очага? Вернётся с небес на землю. Все глубже, все шире становится щель взаимного недоверия. И вот уже – пропасть.
Ещё одна «любовная лодка разбилась о быт»…
В судьбе Миронова вообще многое от судьбы любимого им «трибуна революции». Им бы славно работалось вместе где-нибудь в «Окнах РОСТа». Он тоже был по призванию «агитатором, горланом, главарём». Всегда - в лидерах. Умел организовать, повести за собой. Падал. Вставал. Опять шёл, увлекая за собой всё новые и новые ребячьи души. Любил внимание к себе, аплодисменты. Ценил признание. Готов был, как Маяковский, «светить всегда, светить везде, до дней последних донца»,  хотел быть понят своей страной.
Но ни любимой страной, ни любимой  женой  так и не был понят. Более того – отринут… 
Как там у Павла Когана:

Мы кончены. Мы понимаем сами.
Потомки викингов, наследники пиратов.
Честнейшие, мы стали подлецами,
Умнейшие, мы стали ренегаты….

Николая Петровича Миронова не стало в 36 лет, и вот уже 36 лет без него…
А я всё пытаюсь как-то понять и осмыслить эпиграф и эпитафию этой короткой жизни: «Во всё виноват тот сиреневый дым и глупое слово счастье…»
Александр Комаров
Из книги «О тех, кто рядом и остался сзади»

На снимке, сделанном 24 сентября 1961 года (слева направо):  в первом ряду – А.К. Комаров, Н.П. Миронов; во втором ряду - Г.И. Окулов, Л.И. Курлапов, Н.Г. Комарова.

По этой теме читайте у нас: «Как «инженер» стал академиком», «Любовная лодка разбилась о быт», «Как зажигаются зори».

Автор: Александр Комаров

Дата: 2011-08-29

Просмотров: 1515